Стиль коммуникации чиновников с обществом определяет отсутствие диалога и неясное «мы», которое отстаивает «подлинные ценности» и диктует, как правильно думать и жить.

Что представляет собой политический язык, на котором российское государство разговаривает с обществом и с миром, какие послания в нем зашиты и какую атмосферу общественно-политической коммуникации он формирует, рассказал доктор филологических наук, профессор Свободного университета Гасан Гусейнов в рамках дискуссионной программы Сахаровского центра.

Глобальный русский

По словам Гасана Гусейнова, статус русского языка как глобального был закреплен в ООН после Второй мировой войны. Тогда же другой глобальный язык — немецкий, который (по крайней мере до 1933 года) был языком мировой науки и культуры, — утратил эту функцию. «Вот что делает с любым языком идеология», — отметил он.

«Русский язык и сейчас остается глобальным, особенно на постсоветском пространстве. Однако как средство познания мира за последние десятилетия он глобальным быть перестал, и уступил английскому. Это легко доказать. За научную публикацию на русском языке в русском журнале никакой надбавки в университете тебе не дадут, а вот если публикация на английском, за нее заплатят», — отметил он.

Как напоминает Гусейнов, многие из тех, кто уехал из страны в 1970-90-х годах, перешли на другие языки в своих научных центрах, университетах и лабораториях. Те, кто остался в России, в этом сегменте тоже переходят на английский.

Советский русский

С приходом советской власти начался процесс идеологического оскудения определенного сегмента языка, связанного с гуманитарными науками и управлением. «На заре Советского Союза была создана рабочая версия идеологического языка, который всюду пихался и должен был окормлять население», — отметил Гусейнов. Язык, на котором власть говорила с обществом, стал «деревянным».

«Но поскольку официальными лозунгами советской власти были научность, высокая культура, Советский Союз рекрутировал для культурного управления русскую литературу XIX века — от Пушкина до Чехова, и вся советская литература сталинской эпохи строилась как унылое подражание литературе Золотого века. Но дело в том, что вы не можете читать Пушкина и Толстого, не впитывая при этом великий язык. Он становится частью вашего я. Так произошло сращивание действительно богатого русского языка с языком идеологии, с мертвечиной», — считает Гусейнов.

Но, умерев, советская идеология не хотела и не могла уже отцепиться от того нормативного культурного языка, которым людей окормляли школа и вузы. «Эта мертвечина в значительной степени повлияла и на язык современной высокой культуры. Человек нуждается в языке как в источнике творчества сейчас, сегодня. Он не может жить только литературой XIX века. И пишет он на том языке, внутри которого живет. Оказалось, что языком свободы и вольности в советское время были другие, в основном, низменные пласты русского языка, доступные каждому. Так в позднем СССР идеологической тенью официозного языка был матерный. На его плечах в язык вошел блатняк, язык зоны. Он тоже обжился в этом новом пространстве», — отметил Гусейнов.

Новый русский

В 1990-е годы и после сам язык, стили общественной коммуникации оказались подчинены некоторым общим правилам. Действия этих правил вольно или невольно отражались и отражаются на каждом человеке, считает Гусейнов. «Даже если вы не смотрите телевизор и популярные сегодня ток-шоу, выходя на улицу и сталкиваясь с людьми, вы понимаете, что появилось новое „атмосферное“ явление: вместо средства познания современный русский — это крик, истерический вопль, брань. Современная коммуникация — это постоянный поиск врагов, которые что-то делают не так. И только мы — кто эти „мы“, сказать определенно нельзя — рыком, воплем, криком отстаиваем „подлинные ценности“. Все это — атмосфера, стиль, дух современной общественно-политической коммуникации», — считает Гусейнов.

Политический современный русский

Важнейшее свойство языка, которое проявляется в социуме, — это его способность к поиску истины, компромиссу, диалогу. «Но на протяжении последних 20 лет никакого политического диалога в стране нет. Есть монолог, обращение сверху вниз, информирование граждан о том, как правильно думать, жить, чувствовать. Коммуникация строится на том, что „мы“ думаем об истории, языке, литературе, культуре, войне, отношениях с другими странами. Это „мы“ определяет и рассказывает нам, как правильно думать. В результате, 20 лет вместо изучения, исследования, дискуссий, споров прослеживается новая попытка вернуться к трудам Сталина „Марксизм и вопросы языкознания“. Сейчас этот коллективный Сталин пытается что-то сказать, но у него не получается, потому что он не владеет языком в должной степени и мало читает. Может быть, только донесения, которые ему пишут», — отметил Гусейнов.

«В этих условиях политический язык, из которого вынут диалог, делает невозможной беседу с теми, кто думает иначе, кто готов был бы предложить другую картину мира, состоящую не только из врагов, извративших историю, кто мог бы и тебя самого заставить пересмотреть свои установки. Всего этого не происходит», — полагает эксперт.

По его словам, у этих процессов есть и положительные стороны. «Государство как таковое вообще перестало быть авторитетом в области языка. Конечно, на общество оказывает воздействие определенный стиль — полублатной-полусвойский, агрессивный. Но когда язык вместо средства познания мира и поиска истины используется для создания образа врага там и сям, носители языка инстинктивно перестают доверять своему начальству», — полагает Гусейнов.

По мнению эксперта, злом является установка на то, что язык не важен, важны дела. «Мы видим дела одного человека, который сам, конечно, за все это не отвечает. Тем не менее, как он сказал в начале своего правления „мочить в сортире“, так этот стиль речи, этот способ решения вопросов с нами и остается. Так чисто речевая формула дала определенный сигнал на многие годы», — отметил он.

Автор: Анна Семенец

Источник: www.rosbalt.ru