Рихард снялся почти в ста картинах. Родился он в ФРГ, там получил образование, а потом перебрался во Францию. Теперь живет в Берлине и Париже. Он поработал в театре в Италии, играл на сценах всего мира, свободно говорит не только на родном немецком, но на французском, английском и итальянском. Для нашего разговора Рихард предпочел французский, а помогала нам понять друг друга выпускница ВГИКа, давно живущая во Франции, отвечающая за арт-часть 25-го Фестиваля российского кино во французском Онфлере Елена Дюффорт.

Рихард Заммель входил в состав его жюри. Разговаривали мы в кромешной тьме старинного соляного амбара, где проходит фестиваль. Более тихого и укромного места в день закрытия не найти. Рихард проявил немецкую пунктуальность. Мы договорились об интервью утром. Потом у него был сумасшедший день — заседание жюри, вручение призов, и можно было забыть о договоренностях. Но в разгар заключительного приема Рихард сам напомнил об интервью. Обещал, значит, слово надо держать. Он держал над нашими головами фонарь. Другого освещения не было. В таких необычных условиях брать интервью еще не доводилось.

— Кто вы — немец, француз, а может быть, человек мира и единой Европы?

— По документам я — немец. Всегда чувствовал себя европейцем, но окончательно в этом мнении утвердился в 2000 году, когда появился евро, когда начал ездить по всему миру и всюду работать. Теперь уже ощущаю себя не человеком Европы, но Канады, Танзании, США, Южной и Северной Африки. Я «Моцарта и Сальери» Пушкина играл в Саратове, правда, на французском языке. Но текст был пушкинский.

— Как же вы попали в Саратов?

— Во Франции с большим успехом прошли «Русские сезоны», и наши страны договорились о проведении ответных «Французских сезонов» в России. В их программу был отобран наш спектакль, поставленный русским режиссером и учеником Льва Додина — Антоном Кузнецовым. Он уже умер, как вы знаете. А родился Антон в Саратове, куда нас и привез. Хотя мы побывали со спектаклем и в других российских городах.

— Вы закончили одну театральную школу, затем другую, меняли города и страны. Что вы искали?

— Я пытался постичь как можно больше театральных техник. Я начал обучение в академии в Германии, прошел там самую, что ни на есть, классическую школу, постигал методику Станиславского. Потом во Франции научился работать с телом, изучал пантомиму, жонглирование, клоунаду, фехтование, акробатику. В Италии специализировался на комедии дель арте. Я так серьезно начал работать со своим телом, что стал танцором, освоил современный танец. Я же пришел в актерскую профессию из музыки, когда-то играл на скрипке. Меня привлекала техника, основанная на выявлении человеческой личности. Собственно, это то, чем я занимаюсь уже десять лет до изнеможения. Это квинтэссенция того, что я собрал за многие годы, и что жизненно необходимо в театре и кино. Полученные навыки — тот ресурс, который позволяет достигать мне нужного результата. Благодаря своему любопытству, я продолжаю постоянно учиться. Актер никогда не должен считать себя совершенным и никогда таковым не будет. Иногда кажется, что ты достиг совершенства, но потом ты еще больше хочешь понять в своем профессии. Хорошая техника та, что пригодна именно для тебя.

— Считается, что хорош тот актер, у которого стертая внешность. Тогда из него можно сотворить все, что угодно. У вас — яркое, выразительное лицо. Становится ли это для вас препятствием?

— Внешность помогает. Она делает меня узнаваемым. Но и мешает, потому что я попал в некий каталог. Все вспоминают мое лицо, благодаря определенным фильмам. Я – нацист в «Бесславных ублюдках» Тарантино и картине «Жизнь прекрасна» Бениньи, нацист во французском сериале, имевшем огромный успех и многих других. Узнаваемость идет от этого. Но мне бы не хотелось быть признанным только благодаря особенностям моего лица. Моего кумира и одного из самых известных в мире актеров Роберта Де Ниро не узнаешь в супермаркете. Не так давно я решил для себя: больше не буду играть нацистов. Не делаю этого уже пять лет. Режиссеры и продюсеры перестали предлагать мне такие роли, потому что знают: Заммель откажется. У меня был тяжелый момент, когда он понял, что золотая клетка – тем не менее, клетка. Безусловно, даже в ролях нацистов можно показать, что ты – хороший актер, можно вырасти на них. Но зрители до такой степени ассоциируют меня с этими ролями, что когда встречают в частной жизни, бывают приятно удивлены, что я совершенно не соответствую этому образу. Доходит до смешного. Я снимался в итальянском фильме «Квартира в Афинах», события которого происходят в 1942 году. Он получил в 2012 году больше 50 наград, побывал на 60 фестивалях. И я был награжден за лучшую роль в Нью-Йорке, Риме и Лос-Анджелесе. Мы смотрели фильм с моей подругой. Она вышла из зала совершенно потрясенная. Между нами возникла напряженность, поскольку она вдруг для себя открыла, что ее друг – монстр. С одной стороны, это комплимент, но с другой — меня сильно ранило, что она не абстрагируется от моей работы актера. Я понял, что надо быть очень внимательным к тому, что ты делаешь. Когда я работаю над ролью, то это затрагивает мою внутреннюю суть. Если играю только психопатов и серийных убийц, то это в какой-то степени влияет на мою собственную жизнь. За каждую роль платишь определенную цену. Это не значит, что ты не должен их играть. Недавно я закончил четырехлетнюю работу над ролью вампира с Бенисио Дель Торо. Мне понравился этот опыт. Я кинулся в эту роль. Но для того, чтобы потом восполнить себя, занялся йогой и медитацией. Только так можно было вернуть нормальное состояние, обрести равновесие, что-то противопоставить тому эффекту, какой роль произвела на меня. Актеры, как врачи. Среди них — большой процент самоубийств. Попробуй понять, почему так происходит.

— Можете себе позволить выбирать роли, которые вам интересны? Или надо играть что-то ради того, чтобы материально себя обеспечивать?

— Уже много лет я делаю только то, что хочу. У человека всегда есть выбор, даже тогда, когда он обязан делать какую-то работу. Я могу жить, не работая в течение нескольких лет. В последнее время я только тем и занимаюсь, что отказываюсь от ролей. Недавно не принял предложение участвовать в большом военном фильме Болливуда, отказался от проекта с англичанами. Я сейчас в Онфлёре, потому что хочу здесь быть. Мне за это не платят.

— Нужна передышка?

— Да, необходимо выдохнуть. Я это и в профессиональной жизни всегда делаю. У меня йога каждый день. Кроме этого я перехожу через Альпы, могу голодать, почти ничего не есть в течение нескольких недель. Я езжу на семинары по медитации, ухожу в себя, стараюсь делать свою работу таким образом, чтобы она была источником хорошего самочувствия. Почему она должна обязательно сказываться негативно? Работа может быть и позитивной, если ты любишь то, что делаешь. Это как с актерской техникой, которую я изучал на протяжении многих лет. Мне — 57 лет, и я стараюсь разучиться что-то делать. Техника интересна только тогда, когда ты ее можешь преодолеть. Она нужна, чтобы научиться ходить. Костыли помогают передвигаться, но при их помощи важно научиться ходить самостоятельно. Они нужны, если потом можно их отбросить. Технику учишь, чтобы потом о ней забыть. Но она интегрирована, она в тебе. Наверное, это идиотизм, но я хорошо себя чувствую в театре, находясь в опасности, когда понимаю, что упаду, и не знаю, сумею ли сохранить равновесие. Именно в этот момент, связанный с текстом, какими-то эмоциями, взаимоотношениями с партнерами, что-то рождается. Что? Этого я и сам не знаю. Сюрприз всегда прекрасен.

— То, о чем вы говорите, применимо и в кино?

— Безусловно. Я снимался у Жан-Поля-Раппно с Жераром Депардье. У него была маленькая роль. Раппно рассказал, что надо делать. Прозвучала команда: «Мотор!», и Депардье сделал совершенно не то, чего от него хотели. Раппно выразил удивление: «Мы так не договаривались». Депардье ответил: «Вот именно. А где иначе был бы сюрприз?». Понятно, что это Депардье. Он себе может такое позволить. Но и другие могут себе кое-что позволить. Даже должны.

— Сколько ролей в год вы примерно играете? Несетесь на бешеной скорости?

— Иногда много фильмов, а иногда очень мало. Я снялся более, чем в ста картинах. Но это ничего не значит. Есть актеры, например, Том Круз или Энтони Хопкинс, имеющие гораздо больший успех. У них может быть меньше фильмов, чем у меня. Тут не в количестве дело, а в том отпечатке, который ты оставляешь.

— Вы так представляли свою жизнь, когда мечтали стать актером?

— У меня была очень бедная семья. Я жил в деревне. Ничто не предвещало, что я стану актером. И не просто актером, а таким, который может жить за счет своей профессии, работать по всему миру. Я никогда не измерял свою цель успехом. Она только часть твоей работы. То, к чему я стремился, — сама работа. Я хотел играть Чехова и Шекспира, сниматься в фильмах, позволяющих творчески расти. Мне важно, что бы зрители покидали зал под сильным впечатлением.

— Когда вы почувствовали, что актерская профессия — единственное, чем вы хотите заниматься?

— Раньше я был музыкантом. Но отношения с музыкой оказались тяжелыми. Я обманул свою скрипку, захотел стать актером. Но это не было моим единственным призванием. Мне хотелось найти работу, позволяющую изучать поведение человека. Я увлекался юриспруденцией, заинтересовался тем, как закон проявляется в человеческих поступках — легальных и нелегальных. Я изучал психологию. Интересно было понять, что считается патологией, и как ее лечить. Выходя на сцену или на съемочную площадку, пытаюсь показать человека в разных его проявлениях — плохих и хороших, агрессивных и нежных. Это фантастика! Я чувствую себя счастливым человеком.

— Вы восхищаетесь русской актерской школой. Но современный немецкий театр часто интереснее, чем российский.

— Не могу сказать, что знаю состояние русского театра. Я увидел в Онфлёре семь российских фильмов. Они потрясли наше жюри. Тяжесть русской жизни – это своего рода школа для людей, которые должны выжить. Ощущение такое, что ваши актеры прошли сквозь огонь, взрывы, голод, видели смерть. Неизвестно, что они ели. Мне показалось, что тяжелые обстоятельства сформировали их в большей степени, чем актерская школа. Да, структура и организация немецкого театра налажена как машина. Все солидно, хорошо структурировано. У нас есть материальные возможности, необходимый бюджет для того, чтобы создать что-то хорошее.

— Вам бы хотелось пройти по канату у Питера Брука или сделать что-то в этом роде?

— Конечно. У меня была возможность поработать со Львом Додиным и Питером Бруком, изучить опыт Гротовского. У всех них даже не свой театр, а лаборатория. Эти режиссеры думали и думают о том, чтобы их актеры росли. В Париже есть Ариан Мнушкин, в Канаде работает Робер Лепаж, которого я очень люблю. Он — концептуальный художник. То, что они делают, заставляет блестеть мои глаза как у ребенка.

— Какой проект с Додиным у вас не состоялся?

— Это была возможность стажа в Петербурге. Антон Кузнецов, с которым я работал, был его учеником. Но что-то не сложилось тогда.

— Вы посмотрели на фестивали много русских фильмов. Изменили ли они ваши представление о России?

— Да, абсолютно. У меня нет желания жить в России. Такое ощущение, что это очень тяжело. Это не жизнь, а сплошное переживание. Но с другой стороны, начинаешь понимать, что такое русская душа, из чего она состоит, насколько выжжена. Но в русском человеке чувствуется раж, желание жить. В этом смысле русский народ может чем-то поделиться с миром — своей болью существования. В моменты, когда ты осмысляешь эту жизнь в ее богатстве и ужасе, странным образом ощущаешь нечто, что нас объединяет. Из этого рождается любовь. То, что переживают герои в русской картине «Аритмия», ужасно, но благодаря этому мы мы понимаем, откуда рождается любовь.

— Завтра на рассвете, чуть ли не в четыре часа утра, вы уже куда-то уезжаете.?

— Сначала еду в Париж, потом на съемки в Берлин. Они должны были состояться сегодня. Но поскольку я работал в жюри, решил сыграть на своей важности и позволил себе задержаться. Мне перенесли съемочный день. Это американо-швейцарская копродукция «Пятый рыцарь», своего рода апокалипсис, где много спецэффектов. Фильм касается религии, египетской мифологии, легенд о конце света. В нем три главные роли, одну из которых играю я, – ученого, который ищет возможность предотвратить надвигающийся конец света. Люди совершают глупости, из-за чего начинают появляться рыцари. В тот момент, когда придет пятый из них, мы поймем, что никакого шанса уже нет. Важно считать эту метафору: у нас осталось мало времени, чтобы спасти нашу планету.

Источник: mk.ru