— Вы знаете, ничто не предвещало его ухода, — говорит мне по телефону Виталий. — наоборот, все время была светлая голова, он отдавал себе отчёт, что с ним происходит, что проблема с ногами. И он все время говорил, что должен заниматься лечебной физкультурой, чтобы как можно скорее вернуться в театр. «Я хоть и вышел из «Вишневого сада», но я знаю, что Марк Анатольевич будет репетировать новый спектакль, он мне обещал роль, поэтому я должен вернуться в строй».

Именно Вишневый сад» стал последним спектаклем, в котором ещё 3 ноября на ленкомовскую сцену выходил Леонид Броневой. Он играл Фирса. А кто, скажите, в Ленкоме должен был играть эту маленькую, но ключевую во многих смыслах роль? Конечно Леонид Броневой с его неповторимыми интонациями, которыми он так виртуозно владел. Но именно на том спектакле ему стало плохо — что-то случилось с ногами. Рассказывает Виталий Ратников:

— Его отвезли домой, а через несколько дней он мне позвонил и попросил приехать. Я приехал, вижу — совсем плохой, тогда с его супругой Викторией Валентиновной вызвали скорую, и ночью нас привезли в 51-ю больницу на улице Алябьева. До пяти утра мы с ним проходили полное обследование по всем кабинетам. Врачи не могли понять, почему ноги отключились. Его сначала оставили в хирургическом отделении, а он ни в какую — все рвался домой, к жене. Но наш директор Марк Борисович Варшавер договорился с руководством больницы, чтобы его перевели в реанимацию. Так что, с 10 ноября я с Леонидом Сергеевичем был неотлучно.

— Вы ночевали в больнице?

— Нет, мы с утра приезжали с Викторией Валентиновной, но иногда, когда Леонид Сергеевич звонил ночью, мог сорваться и приехать.

— Он понимал, что происходит? Что говорил о своём состоянии?

— Он абсолютно был в ясном сознании, общался с врачами. Вот, скажем, позавчера у него был консилиум наших светил. Ведь когда он только попал в больницу, до ног не давал дотронуться (видимо, скакнул сахар и без того высокий), на этом фоне, естественно, развилась пневмония. Но после того, как ему прокапали курс антибиотиков, пневмония была побеждена, врачи говорили, что теперь ему просто надо набираться сил. Руки у него крепкие, обхватит меня за шею и, если его поддержать, уже сам мог сесть, мы пересаживали его в кресло-каталку. Начал постепенно заниматься с врачом физкультурой — для ног. И все шло к тому, что состояние его стабилизируется, улучшится. Но вчера вдруг произошло ухудшение. Почему, до сих пор не понимаю. Перед этим он у меня мороженое попросил. Купили, принесли, он поел. (Иногда он просил, чтобы я сделал ему черный чай и вприкуску с сахаром пил чай). А в 7:50 утра мне позвонили, сказали, что в 7:30 Леонид Сергеевич скончался. Я поехал на Тверской бульвар, забрал жену, а оттуда — в больницу. Директор уже подключил похоронного агента, она недавно приезжала, забрала его парадный костюм. Такой синий, он его очень любил. Но совсем не любил галстуки, поэтому галстук не стали давать. Вот поразительно: как только он умер, мне стали звонить агенты, сочувственные такие голоса: «Примите наши соболезнования. Мы сделаем все в лучшем виде»-«Спасибо, — говорю, — не надо. У нас театр обо всем позаботиться». И тут же любезность сменяет равнодушие и даже хамоватые нотки: «Что ж вы сразу не сказали, что театр. До свидания». Мол чего только время терять.

— Цинизм гробовщиков известен, не стоит внимания, хотя неприятно, понимаю. Виталий, вы почти месяц, точнее 29 дней, были рядом с Леонидом Сергеевичем. О чем он говорил и как теперь воспринимаются его слова?

— Знаете, есть люди, особенно пожилые, которые говорят:»Я устал. Не хочу жить». Здесь все было наоборот — он как будто мобилизовался, собирался с силами, готовился выйти из больницы. Он и здесь был по боевому настроен, проявлял свой характер. Вот он ужасно не любил, когда брали кровь, поэтому ругался на медсестер. А я им говорю: «Девчонки, вы его уговаривайте, как ребёнка». И они, знаете, нашли к нему подход. Вообще, относились к нему все исключительно: все его знали, все к нему приходили, зам главного врача Вдовин Александр Викторович им занимался, каждый день приходил. Медсестры помогали перестелить белье, постоянно спрашивали, не нужно ли чего. Обстановка была как дома. Он в результате проникся к своему лечащему врачу — Владиславе Олеговне, она кардиолог. И без меня тоже ни одной процедуры не обходилось.

— Театр вспоминал?

— Мало. Мне кажется, он совсем о своей работе не хотел говорить. Рассказывал о своём детстве, в эвакуации. Как работал на хлебозаводе, как учился печь хлеб, как обжигал руки. И ещё одну жуткую историю рассказывал: во время войны на этом хлебозаводе одна тетка тесто обмотала вокруг тела и хотела вынести. Её поймали и тут же , во дворе , на глазах у всех расстреляли. Вспоминал, что он как сын врага народа мог поступать только в театральный институт, а потом, когда закончил, как пришёл в театр Пушкина. Ещё Киев вспоминал и больницу, в которую там попал в 2012 году: ему там ставили стенд на сердце. «Ухаживали в Киевской больнице за мной исключительно, а еда какая была!»- говорил он. Так я с ним сидел, слушал, его рассказы.

— Мне кажется, он готов был обсуждать любые темы, кроме театральных. Простых житейских вещей хотелось: очень любил нарзан, я ему привозил. Ещё до того, как попал в больницу, он любил ездить со мной на свой любимый Дорогомиловский рынок, где покупал бакинские огурчики и помидоры, парную баранину.

— Я знаю, что Леонид Сергеевич был очень закрытым человеком и держал дистанцию даже с теми, с кем годами работал. Для вас же он сделал исключение. Может потому, что вы не из театрального мира, хотя в театре и работаете.

— Он часто разговаривал по телефону и с Марком Анатольевичем, и с Марком Борисовичем. Саше Збруеву звонил, Диме Певцову, а так, вы правы, мало с кем общался. Меня он племянником стал называть и по-родственному иногда по шапке давал за какие-то проколы, посылал. Я ему: «Леонид Сергеевич, я не могу пойти туда, куда вы меня посылаете». Он помолчит, а потом: «Ну ладно…- Говорит — вот я встану, поправлюсь…».

— Повторяю, ни что не предвещало. Ни о каком завещании не шла речь, типа «Если со мной что-то случится»… Нет, есть Виктория Валентиновна, есть ее племянница, а её дочку Аришу, он просто обожал — ей лет, наверное, 13. Она писал ему в больницу письма: «Дедушка, я скучаю, я тебя очень жду» . Он в последнее время с женой часто ездил к ним. Я был рядом, никто мне не платил и не надо было. Я просто не мог этих людей бросить. Когда мы уезжали с Викторией Валентиновной, он очень расстраивался, а когда утром приходили в больницу, медсестры сообщали:» Леонид Сергеевич вас уже ждёт». Он был уверен, что вернётся домой и сядет в своё любимое кресло у телевизора.

Смотрите фоторепортаж по теме:

Незабываемый Леонид Броневой: за эти роли любят советское кино