«Когда я спрашивал охотников, хотели бы они увидеть живого мамонта в тундре, один из них ответил: «Зачем? Ему же будет одиноко».

На недавнем онлайне-совещании документалистов Сергей Мирошниченко сделал резкое заявление о том, что его молодые коллеги не нужны у нас никому. Получить грант Министерства культуры не реально. Да молодежь и не нуждается в такой поддержке. Она уходит даже не на телевидение, а в интернет, где работают более динамичные люди. В пример привел своего ученика Максима Арбугаева, награжденного на фестивале «Сандэнс» в США, снявшего фильм со знаменитым швейцарским режиссером Кристианом Фраем. «Его Ротшильд приглашал! Он снимал у него документальное кино» — это уже была последняя капля в аргументации.

фото: Из личного архива

Максим Арбугаев

О Максиме Арбугаеве «МК» писал два года назад, когда в документальном конкурсе Московского кинофестиваля участвовала картина «Генезис 2.0», снятая им, тогда еще студентом ВГИКа вместе со звездой мировой документалистки Кристианом Фраем. Съемки проходили на Новосибирских островах в Северном Ледовитом океане. Началось с того, что Фрай прочитал книгу американского генетика о воскрешении мамонта и увидел фотографии Евгении Арбугаевой – старшей сестры Максима в журнале National Geographic.

Героем фильма стал директор якутского музея мамонтов Семен Григорьев, увлеченный идеей клонирования вымерших животных. Однажды он даже попробовал мясо древнего животного, пролежавшего тысячелетия в вечной мерзлоте, о чем лично рассказывал в Якутии обозревателю «МК». Он участвовал в раскопках и транспортировке Хромского мамонтенка, написал десятки научных статей. 8 мая его не стало. Ему было 46 лет. В «Генезисе 2.0» есть кадры, где возглавляемая Семеном экспедиция увидела сочившуюся кровь мамонта, и возникла призрачная надежда возродить его к жизни. Поскольку ничего не сообщается о причине смерти ученого, начались разговоры о том, что не надо было пробовать мясо мамонта, неизвестно, какие в нем были бактерии.

Мы поговорили обо всем этом с Максимом Арбугаевым, чудом оказавшемся в дни карантина в Москве.

— Вы тоже верите в клонирование мамонтов?

— Я считаю, что человечество не готово к этому с технической точки зрения. Клонирование мамонтов, Ледниковый период – это бренд. Нереально найти живую клетку. Крови мамонта — 29 тысяч лет. Если бы это был замороженный сперматозоид, то еще была бы какая-то надежда. Но клонировать – это одно, а восстанавливать популяцию — совсем другое. Мамонт все равно бы не выжил. Тут много «если бы». Когда я спрашивал охотников, хотели бы они увидеть живого мамонта в тундре, один из них ответил: «Зачем? Ему же будет одиноко».

— Смерть Семена Григорьева многих потрясла, начали строить догадки.

— Я сразу написал Кристиану Фраю, всей нашей команде. Это шок для меня. Мои родители были на поминках. У Семена было много планов. За день до смерти он опубликовал статью о палеонтологии на своей странице в соцсетях. Я верю в то, что говорили наши предки, в силу духов. Когда мы снимали «Генезис 2.0», думал о том, что лучше бы мне не находить бивни мамонтов. Но Семен — ученый. Он родился в поселке, где верят в духов, сам «кормил» огонь, соблюдал традиции, оставлял духам конфеты. Он стал нашим проводником в мир охотников и ученых.

— Когда вы снимали «Генезис 2.0», Кристиан Фрай с вами ездил на север?

— Мы не был с ним знакомы, когда он мне написал письмо. И уже через несколько недель я вылетел в Швейцарию, чтобы обсудить проект. Я сразу понимал, что должен снимать один. Это моя личная история, моя родина. Так и получилось. Кристиан взял на себя историю про ученых-генетиков, а я – про охотников на бивни мамонтов, и уехал с моим напарником на два месяца на север.

— Вы работали в сложных природных условиях. Вас с детства приучали к выносливости?

— На съемках «Генезиса 2:0» мы два месяца жили в палатке при минусовой температуре. Мне повезло, что я взял хорошего напарника, который меня поддерживал. Отношения режиссера и оператора мои старшие коллеги сравнивают с отношениями в супружеских парах. Мой отец – профессиональный путешественник, биолог по профессии. Он брал меня с пятилетнего возраста в экспедиции по Якутии, привил любовь к природе, людям, живущим далеко на севере. Я ощущаю гармонию, находясь в оленеводческом стаде, с рыбаками. Обычно наши экспедиции затягивались на месяц, и была возможность наблюдать за дикими животными, видеть девственные красоты Якутии. Это сильно повлияло на меня. Я без этого не могу, и сейчас мне очень тяжело в квартире.

— Ваша сестра участвовала в экспедициях?

— Да. Благодаря Жене я и стал заниматься кино еще до ВГИКа. Она по образованию — организатор выставок и режиссер массовых мероприятий. Давно увлекается фотографией, училась в Москве, потом уехала в Америку, где прошла обучение в интернациональном центре фотографии. Прожила там пять лет. Уже два года она в Лондоне, получила грант на авторский проект, посвященный Северному морскому пути. У нее галереи во Франции, Лондоне и Нью-Йорке. А в 2012 году ей предложили поучаствовать в проекте National Geographic про охотников на бивни мамонтов, и она пригласила меня. Я тогда только с хоккеем закончил, не знал, чем заняться. Поехал с ней на два месяца, помогал, был ее охранником. Там ведь суровый край, одни мужчины. Я не мог ее отпустить одну. У Жени была запасная камера, которую я взял и два месяца снимал как самоучка, не понимая, что такое композиция, драматургия, звук. Меня это очень затянуло.

— Сколько вам тогда было лет?

— 19. Я за два месяца я снял большое количество материала. Купил на последние деньги компьютер, монтажную программу, смонитировал небольшой фильм, отправил его в National Geographic. Там мне сказали: «Классно. Мы берем». Я понял, что надо учиться. Узнал, что есть ВГИК, где Сергей Мирошниченко набирал мастерскую, хотя я никогда раньше о нем не слышал.

— Вы действительно, как говорит Сергей Мирошниченко, не ждете от государства помощи?

— Я подавал заявку в Министерство культуры, и только с третьего захода мне удалось получить грант. Да и суммы, которые выделяются, маленькие. Их едва хватает на постпродакшен. А группе надо на что-то жить. Все держится на энтузиазме. Столько сил уходит на картину, что невозможно параллельно заниматься зарабатываем на жизнь. Многие с этим не справляются и уходят из профессии. С моими однокурсниками из мастерской Сергея Мирошниченко Андреем Ананьиным, Юлией Сергиной и Арсением Кайдатским мы организовали студию документального кино «Стая.doc». Сергей Валентинович еще на втором курсе говорил нам, что надо организовать сообщество, чтобы была своя команда.

— И чем вы занимаетесь?

— Вместе работаем над авторской картиной о детском хоккее на Урале. Я участвую как оператор. Кто-то монтажом занимается, кто-то звуком, выполняет административные обязанности. Я могу принести свой проект, быть режиссером и набрать команду. На днях обсуждали проект о врачах, работающих в дни пандемии. Что из этого получится, пока сложно сказать.

Мы как молодая компания думает о продвижении своих проектов на европейские площадки. Нам интересно поработать со стриминговыми платформами, заинтересованными в создании собственных картин. Есть спрос на авторские темы, а не заказные. Когда я заканчивал работу над фильмом «Бой» про сборную незрячих футболистов, стриминговая платформа им заинтересовалась. «Бой» получил награду на Миланском кинофестивале спортивному кино, еще десяток призов, два из них — в России. Премьера в Москве планировалась в кинотеатре на 1 апреля. Но теперь уже вряд ли кто-то пойдет в кинозалы на документальный фильм. Интересно, как после пандемии будет поддерживаться кино. Сейчас тяжело даже тему найти, помимо коронавируса, и уж тем более ее разрабатывать. Нет возможности куда-то выбраться и снимать.

— Вы действительно на Ротшильда работаете?

— Ротшильды на протяжении многих лет ежегодно приглашают к себе художников и фотографов, чтобы они запечатлели историю их поместья для потомков. Это семейная хроника. Можно рисовать и снимать на любые темы. В числе приглашенных оказалась и моя сестра. Мы работали в тандеме.

— Ротшильдов же много, и живут они в разных странах?

— Есть Ротшильд, который занимается банками, и Ротшильд, у которого виноградники и производство вина. Мы снимали в Шато Лафит во Франции, в районе Бордо.

— То есть они жили обычной жизнью?

— Да, это у них культура такая. Ты живешь неделю у Ротшильдов, обедаешь и ужинаешь с ними, фотографируешь, а через какое-то время отправляешь им фотографии, и они их презентуют у себя в музее. Кто-то снимал бутылки, кто-то документальную историю о сборщиках винограда, архитектуре. Некоторые темы повторяются, но Ротшильдам важен авторский взгляд художников на поместье Шато Лафит. Мы снимали только ночью мистическую историю замка.

— В чем мистика? Это же не замок Дракулы?

— Трудно описать словами, лучше один раз увидеть. По-моему, работы не публикуются. Все идет в личный архив Ротшильдов. Они их выставляют у себя, кому-то дарят.

— Участвовали еще в необычных проектах?

— Полгода мы снимали в Индонезии про охотников на бабочек, занесенных в Красную книгу. Это целый бизнес — нелегальный. В джунглях местные жители ловят бабочек для коллекционеров в основном из Японии и Европы. Мы – ребята из Сибири, брат с сестрой — приехали туда и попытались внедриться в их среду. Сестра случайно познакомилась в Южной Африке энтомологом, занимавшимся изучением бабочек. Так все и началось. Мне этим и нравится документальное кино, что ты можешь попасть в необычные места.

— В студенческие годы вы работали на проектах Мирошниченко «Кольца мира» и «Рожденные в СССР»?

— Я ведь до кино профессионально занимался хоккеем, играл в Высшей лиге. Уже с первого курса помогал Сергею Валентиновичу не только на «Кольцах мира», но и на телепроекте «Философия мягкого пути», тоже об Олимпиаде, на «Рожденных в СССР», «Крестах» о знаменитой тюрьме в Петербурге. Везде был в роли оператора, и это способствовало пониманию того, что такое документальное кино.

Источник